Южный Урал № 13—14 - Станислав Мелешин

По третьему варианту, на вершине Ауш-Куля основался благочестивый отшельник, которого никто не видал. Никто не знал, чем он питается. Только раз один башкир подсмотрел, как святой человек прямо с вершины горы закинул удочку в озеро и вытащил рыбу.

Кому из этих трех принадлежит могила — неизвестно.

Хребет Уй-Таш замечателен тем, что из-под него берет начало историческая казацкая река Яик и другая река Уй — от последней и название Уй — имя реки, таш — камень.

В Нурали берет свое начало бойкая горная речка Мияс, прославившаяся своими золотыми промыслами. Конечно, есть здесь много других горных речек и речушек, которые сбегают с горных покатостей, но самостоятельного течения они не имеют.

К особенностям этой местности нужно прибавить постоянные ветры, которые гонят по небу быстро чередующиеся облака, и очень редкие дожди.

Колокольчики перебирают под дугой свою бесконечную дорожную мелодию, привычные лошади легко и ровно катят наш тарантас, а кругом быстро встает и пропадает пестрая картина.

Вот прогремел под колесами легкий деревянный мастик, дальше — приисковый мутный прудок, с такой узкой плотинкой, что пристяжные боязливо жмутся к оглоблям, потом крутой спуск и переправа через Уй, а там — крутой глинистый подъем и впереди зеленая скатерть зеленых лугов.

Несколько времени мы едем вверх по Ую, а потом сворачиваем влево, к селу Кизинкей, которое издали кажется кучкой разбросанных по зеленому полю гнилушек. Уй-Таш поднимается все выше и можно отчетливо рассмотреть расчлененные вершины, изломы дикого камня, крутые выступы скал и легкие очертания общего абриса.

— Э-хх, голуби залетные! — лихо вскрикивает ямщик, подстегивая улепетывающие зады пристяжных. — Делай…

Татарское название Кизинкей нисколько не мешает быть селу настоящим русским — какая широкая улица, какие избы, точно на подбор, и еще издали приветливо белеет и блестит золотым крестом деревенская церковь. Башкиры здесь составляют жалкое меньшинство.

Около Кизинкея когда-то был казенный медный рудник и к нему приписано было несколько деревень, а в том числе эта, так что кизинкеевцы очутились после 19 февраля на полной воле без земельных наделов, как и большинство заводских мастеров. Но благодаря приискам и дешевой башкирской земле, Кизинкей процветает на славу. Впрочем, кизинкеевцы пользуются плохой репутацией, как отчаянные конокрады и ловкие сбытчики краденых лошадей.

— Вор — на воре, — аттестует Михаил Алексеевич, раскланиваясь с встречными. — Золото с промыслов воруют напропалую.

За Кизинкеем года три тому назад была открыта старателями богатейшая золотая жила, которая в течение нескольких недель дала одиннадцать пудов золота. Нужно заметить, что коренное золото встречается на Южном Урале очень редко.

— Мы тут не золото добывали из кварца, а кварц из золота, — объяснял Михаил Алексеевич. — Так лепешками и сидит… В ступках ручных толкли. Жаль только, что жила была гнездовая и скоро истощилась.

Мы только издали могли посмотреть на зароставшие насыпи брошенного прииска. Он остался влево, где-то за горой, за которой пряталась вороньим гнездам заблудящая башкирская деревушка. Скоро начался и самый подъем, который идет к горе Иремель на расстоянии пятидесяти верст.

— Балбук над уровнем моря стоит на тысячу футов, — объясняет Михаил Алексеевич, откладывая на карманном барометре высоту предстоящего нам подъема, — вам остается подняться на 4000 футов, и стрелка падет вот досюда, почти на четыре дюйма.

Первая возвышенность имела характерный вид горного плато, точно широкая ступень, за которой следовала точно такая же вторая.

Уй-Таш позади, а на востоке уже обрисовывались скалистые вершины горного кряжа Ириндык.

Нас со всех сторон обступила эта горная Башкирия, и попрежнему было все голо кругом, как ладонь, и только кое-где мелькали чахлые заросли молодого березняка. По сторонам дороги развертывались обработанные поля, точно браная камчатная скатерть. Отдельные шахматы дозревавшей пшеницы, овса и отдыхавшей под паром земли чередовались с землей, вспаханной под озими. Отличные покосы уходили из глаз пестрым ковром.

Страда стояла в полном разгаре, но рабочих видно было немного. Большая часть земли остается невозделанной. У самой дороги пышно росла полынь, в траве красиво пестрели розовые стрелки иван-чая, синие колокольчики и шелковистые султаны ковыля. Попадались неизвестные мне какие-то желтые цветы, розовые головки татарского мыла и еще много других степных цветиков. Трава стояла по пояс.

В пятнадцати верстах мы завидели реку Урал, красиво сбегавшую по отлогой раввине к югу, где горы точно раздвигались, открывая широкую дорогу исторической казацкой реке. В месте нашей переправы река была невелика и ее легко можно было переехать вброд, но высокий деревянный мост показывал уровень весеннего разлива. Пока экипажи осторожно перебирались по этому ветхому сооружению, мы поднялись на невысокий увал, чтобы полюбоваться с него на Ак-Куль и высоты Ириндыка. Озеро разлилось сейчас под горой и глядело из зеленой каймы берегов светлым окном. С нашей высоты был особенно хорош вид на долину Яика. Горная река катилась на юг таким красивым узором, точно она была вышита зеленым шелком прибрежных ив с причудами восточной фантазии. А за ней, на западе уже высились в туманной мгле высокие горы, и голая безлесная степь сменялась лесом.

Это уже была настоящая кондовая Башкирия, обетованный уголок, где сбежались всякие богатства: бортные и ясашные урожаи, хмелевые угодья, бобровые гоны, рыбные ловли и всякие другие угодные места. Когда-то кочевали по этим «злачным стремнинам» гунны, а потом теснилась сюда из степи всевозможная «орда». Да и теперь так много врачующего простора, что глаз напрасно ищет богатых стойбищ, пестрых улусов и табунов степных лошадей — кругом зеленая пустыня, едва тронутая рыжеватыми пятнами жалких башкирских деревушек. Отметим здесь, кстати, характерные обстоятельства, именно, что ни гунны, ни калмыки, ни башкиры не построили здесь ни одного города или вообще какого-нибудь укрепленного места. Единственными видимыми историческими памятниками являются здесь могилы, — недаром еще Геродот назвал Скифию страной могил.

За Яиком мы постепенно начали вступать в полосу редкого леса, сильно попорченного хищническими порубками. Но хоть и плохой лес, а все-таки лучше бесприютных, оголенных стремнин. Начинавшийся подъем чувствовался с новой силой: на расстоянии тридцати верст от Балбука до Теребинска мы поднимались на целую тысячу футов.

— Достанем ли мы проводника в Теребинске, — сомневался Михаил Алексеевич вслух. — А если не достанем, так и без проводника найдем дорогу… Лучше бы с проводником, — заявил он.

— В Байсакаловой найдем, — решительно заметил ямщик, оборачивая к нам свое бородатое лицо. — Тот же Мурача поведет…

— Стар он стал?..

— Ничего, сводит.

— Да еще застанем ли дома?

— А куда ему деться, Мураче-то?

Одной надеждой сделалось больше, хотя и являлось сомнение, что башкирский «вож» Мурача непременно будет сидеть в своей Байсакаловой в ожидании нас. Впрочем, куда ему деться в самом-то деле, этому Мураче?

Теребинск (на карте генерального штаба эта деревня названа почему-то Карабинской) — красивое селение, храбро забравшееся на сравнительно большую высоту. Бревенчатые русские избы крепко засели в косогоре, спускаясь широкой улицей к бойкой горной речонке Теребе. На севере стоит стеной кряж Бахты, а к западу уже поднимаются вершины Южного Урала.

Эта русская деревня своим существованием, кажется, обязана медному руднику, открытому еще в XVIII столетии раскольником-заводчиком Луганиным. К этому медному руднику, отошедшему впоследствии в казну, «приписан» был и Теребинск, как Кизинкей к своей медной руде. Теребинцы, как и кизинкеевцы, числятся мастеровыми и не имеют надела. По типу это рассейские выходцы, еще сохранившие характерный говор средних губерний с певучим растягиваньем слов. Теребинцы, как и кизинкеевцы, славятся, как отчаянные конокрады; и сюда являются выкупать украденный скот с большими предосторожностями.

— Мы все тут пригонные. — объяснял мне один старик: — А откуда пригнали — неизвестно.

Теребинский медный рудник замечателен легкоплавкостью своих руд. Руда залегает в слюдистых сланцах. Работы давно заброшены, а в «казенное время» руду отсюда возили в Миасский завод, т. е. верст за восемьдесят. Мы осмотрели оставленные шахты, но ничего замечательного не нашли. Разработка шла с вершины горы, углубляясь в толще слюдистого сланца. Руда встречалась также на поверхности в виде примазок. По малому содержанию меди работы брошены.

Меньшин встретил нас у растворенных ворот своей избы. По обстановке двора, выстланного сплошь деревянными плахами, хозяйственным пристройкам и крепко поставленной избе можно было сразу заключить о зажиточности хозяина. Изба делилась холодными сенями на две половины — жилую, с громадной русской печью и, если можно так выразиться, избу-гостиную, где хозяева жили иногда летам, спасаясь от клопов и тараканов жилой избы. Внутреннее убранство ничем особенным не отличалось, кроме стульев да налепленных по стенам лубочных картин. Стоявшая в уголке печка-голландка говорила о знакомстве хозяина с удобствами городского житья. Меня удивила деревянная новенькая самопрялка в углу — настоящая самопрялка, с какой театральная Маргарита поет про жившего в Туле короля.